Убивать всегда очень... скучно. Глеб не впервой знал, видел, практиковал остановку сердца живого человека, который по его прихоти мог стать не очень живым. А потом снова ожить. Этот процесс некромаг мог повторять до бесконечности, пока, конечно, организм жертвы не сдался бы, превращая всю эту беготню в окончательную смерть, после которой можно было бы устроить настоящую Ночь Живого Мертвеца. А, учитывая, что на дворе был белый день, то День Живого Мертвеца. Впрочем, тот, кто пытался назвать себя Гуней - или бы им? - очень скоро мог бы отпраздновать свою первую смерть...
Не то, чтобы Бейбарсов так уж хотел кого-то убивать в первый же день пребывания в стенах этого сомнительного заведения, ведь друзей заводят не так, верно? Вряд ли можно завести друзей, если ты в первом же диалоге пытаешься остановить сердце потенциального друга. Но друга ли? Что-то Глебу не верилось, что "потенциальные друзья" будут вести себя, как крайне неприятный индивид, которому стоит преподать урок.
Тьма застилала его бездонные глаза, и смерть веяла знакомым запахом могильной земли...
Какая-то рыжая девчонка пихнула его, и некромаг отступил на два шага назад, выпуская из рук трость. Первым же движением он вскинул руку, вставая в стойку темного мага, знающего, как применять эту самую магию по назначению; приготовившись наказать нахалку, что посмела вмешаться в тонкий умертвительный процесс, но... Меж пальцев проскользнула магическая голубая искра, будто шелковистая змейка меж колец заклинателя; Глеб, расширив глаза, смотрел на эту гневную мордашку, забыв, что хотел сделать.
Она. Она, она, она, как это может быть она? Совсем... девчонка.
- Я и не собирался... - он попытался снова, потому что его голос, бывший таким чистым и резким, внезапно сел, будто заскрипел от непонятной откуда взявшейся ржавчины. Или рыжести кой-чьих волос?
От такого ошеломления из рук Глеба выскользнула папка с рисунками. И прямо под ноги этой... девчонки. Он все еще сражался сам с собой, с мыслями, что эта, эта, как же ее называть? Что "эта рыжая" - Та Самая! Быть того не может!
Но сотни рисунков, что были до сего момента, твердили обратное.

Ягун, машинально глянувший внутрь, заметил там портрет углем. Кажется, портрет девушки. Прежде чем Ягун разглядел еще что то, Бейбарсов спохватился и захлопнул крышку папки ногой.

- Я не собирался никого убивать, - слова звенели от взрослого, сосредоточенного хладнокровия. Взгляд - открытый, незамутненный, смотрел прямо в лицо девочки. - И не собираюсь впредь, если ко мне будут относиться уважительно. Если же здесь принято издеваться над новичками, то не могу обещать, что сдержу свои слова.

Отредактировано Глеб Бейбарсов (2 мая, 2014г. 12:57)

   Пылающий напор Тани даже и не думал угасать перед, казалось бы, несколько отступившим некромагом. Разве что теперь она была полна решимости преподать пару уроков хороших манер ополоумевшим мальчишкам вместо того, чтобы оголтело бросаться на амбрузуру с положенной каждому сорвиголове самоубийственной отвагой.
   — Это метод решения проблем такой: чуть что, сразу останавливать сердце у обидчика? Особенно, когда силы неравны? Так здорово, небось, ощущать себя всесильным да могущественным, верно? — последние слова Таня точно выплюнула, едва приметно поморщившись.
   — А ты!.. — напустилась было она на Гломова, решив высказать ему за те грехи, что поднакопились в бесславной его самобытности главным задирой Тибидохса, но осеклась, завидев, что тот все еще не до конца пришел в себя после стычки и явно нуждается в передышке.
   Рука Тани дрогнула, словно желая коснуться жертвы в ободрительном и проверяющем жесте, но все же осталась на месте. Там, где заканчивалась непробиваемая мораль Гроттер и начинались настоящие люди, была целая пустыня неизведанного да как будто чужого ей.
   — Гунь, ты как? Цел будешь?
   — Вот видишь, о чем я? — с жаром вновь обратилась Таня к новенькому, разве что теперь понизив тон голоса, не желая быть услышанной кем-то еще, кроме него. — Теперь, что бы кто ни сказал, как бы не пытался разъяснить, он всегда будет уверен, что прав лишь тот, у кого дубинка больше.
   От того, что в этой сценке участвовали лишь они трое, казалось, что вокруг и нет больше никого. Но подоспел Гурий и вывел Таню из этого обмана. Ученица светлого отделения вздрогнула от неожиданности его появления да вмешателства, но спустя всего мгновение уже была во всеоружии своей повседневной суровости по отношению к нему, в этот раз приправленной чем-то вроде сочувствия да непомерной снисходительной терпимости няни к порученному ей на долгое время неразумному дитяте, который опять развалил всю композицию из тщательно складываемых до этого разноцветных кубиков:
   — Гурий, ты что хотел-то?